СТИЛЬ МЫШЛЕНИЯ К.Э. ЦИОЛКОВСКОГО

© В.П.Римский, О.Н.Римская
© Государственный музей истории космонавтики им. К.Э. Циолковского, г. Калуга
Секция "Исследование научного творчества К.Э. Циолковского"
2013 г.

Проблема стиля мышления К.Э. Циолковского (научного и философского), как и других представителей «русского космизма», до сих пор фактически не изучена.

Русский космизм в своих поверхностных проявлениях на первый взгляд — проективен и технократичен, приземлен, «жизненен», даже не «метафизичен» и «экзистенциален», а скорее «натурфилософичен» и «физичен» в более позднем, позитивном смысле. Кажется, что для него остаются закрытыми исходные и первичные, «чистые» смыслы античной «фюзис» как единства истины и бытия, как их реконструировал М. Хайдеггер. Однако, это далеко не так.

Во-первых, русский космизм в своем предметном содержании — явление не уникально национальное, а разновидность «философии жизни», которая как раз и возникает как реакция на сциентизм и сверхрационализм классической «метафизики» и «натурфилософии» XVIII в. «Жизнь» — концепт, довлеющий над всеми философскими систематизациями и интуициями того времени (независимо от других их спецификаций и проблематизаций): от Шопенгауэра и Ницше до Беньямина и раннего Хайдеггера, от Герцена и Хомякова до Циолковского и Ильина. «Жизнь» как «фактическая жизнь» сопряжена и с «человеческим бытием» (Хайдеггер в «Natorp-Bericht», 1922 г.), и с «бытием как голой жизнью» (Беньямин в «К критике насилия», 1921 г.). Это своеобразный витальный онтологизм — первое, что важно учитывать при реконструкции и определении специфики стиля мышления Циолковского в контексте той эпохи.

Во-вторых, стоит предположить, что Циолковский, как и другие русские космисты, вполне воспринимал и сознательно воспроизводил идеи и наивную стилистику античных философов (поэтому вполне закономерно рассматривать последних в качестве «исторических предпосылок» космизма). «Наивность» и «примитивизм» русских космистов аналогичен «наивности» и «простоте» первых греческих философов, с которыми они были знакомы, как показывают, например, рукописи Циолковского (если и не с собранием текстов досократиков Г. Дильса, то с их переводом А.О. Маковельского). Именно стиль досократиков наиболее импонировал «философскому наиву» космистов, особенно Циолковского с его интересом к атомизму. Можно предположить, что в его работах стиль досократической наивности уже используется вполне сознательно. И здесь, как и в философски достаточно профессиональных рассуждениях о времени в конце 1920-х годов, как нам поведал в своих «сократических» воспоминаниях А.Л. Чижевский, К.Э. Циолковский вполне может быть сравним с исканиями такого великого профессионала в философии ХХ в., как М. Хайдеггер, который не чурался «наивных» филологических интерпретаций греческих философских текстов.

У Циолковского мы действительно найдем много наивных рассуждений, которые касаются таких философских проблем, как «место человека во вселенной», «материя и сознание». Он часто пишет о «чувственности материи», опираясь на свою теорию «эфирного атома». Но разве этот «наив» самоучек не уравнивается с некоторыми рассуждениями и идеями «интеллектуалов»? Чем это хуже ленинского «отражения как всеобщего свойства материи», которое так долго превозносилось официальным советским «диалектическим материализмом»? Так ли ушел далеко от стиля космистов Э.В. Ильенков в своем трактате «Космология духа», оставшемся в рукописи?

Это была не только эпоха кризиса «высокой буржуазной культуры», но и выхода на арену исторического действия «народных масс», революционеров «из народа», самородков и самоучек не только в политике, но и в искусстве, науке и… философии. Здесь мы наблюдаем сдвиг в эпистеме (М. Фуко), определивший разрыв классического и неклассического мышления в науке и философии, который был присущ всей той эпохе.

В это время и в искусстве, особенно в живописи, возникает стиль примитивизма, как сознательное, рафинированное культивирование в профессиональном искусстве простых изобразительных средств и приемов, стилизация «народного сознания» и мифологизированного восприятия мира (П. Гоген, В. Ван Гог, М. Шагал, Н. Гончарова и т. д., захватывая многие течения модернизма не только в живописи, но и в литературе), так и «наивное искусство» — творчество мастеров без профессиональной подготовки (А. Руссо, Н. Пиросмани и др.), вполне органично использующих упрощенные приемы и средства выразительности и образности в соответствии со своей личностной укорененностью в «народной культуре», с «детской наивностью» в восприятии мира. Последние по жизни — чудаки и неудачники в «коммерческой» реализации творчества. Да и профессиональные «примитивисты» часто начинали как непрофессионалы и «неудачники», снимая свои первичные наивные художественные интуиции в последующем профессиональном творчестве. Художественные открытия как примитивистов, так и «наивистов» чаще всего получали «общественное» и коммерческое признание или в конце жизни, или после смерти.

Но и русские космисты в своем большинстве — все «неудачники» и «чудаки», «дилетанты» и «недоучки» не только в философии, но и в ряде наук (как Н.Ф. Федоров и К.Э. Циолковский). Однако, это знамение или «тренд» («направление движения», «тенденция», «мода», «стиль») эпохи. Эпохи грядущего тоталитарного упрощения, ее «популяризаторский» стиль мышления. Крайнее выражение «популярный» и «примитивный» стиль мышления эпохи тоталитарного упрощения найдет в персонификациях «партийных философов» и «красных профессоров», в создании «народного» института «красной профессуры».

«Наивность» в естественнонаучном стиле мышления Циолковского вполне сопоставима с его «простотой» в социологических идеологемах и философских интуициях. Но в отличие от некоторых философствующих «красных персон» у русских космистов, «простота», «общедоступность» и «наивность» стиля мышления уникально сочетались с широким, основательным энциклопедизмом, полученным путем самообразования и профессионализации. Эта «наивная» наука и философия сосуществуют рядом с профессиональными и институализированными формами научного и философского «духовного производства». Более того, например, Циолковский вполне осознавал, что без институционализации своей научной работы, его идеи и открытия не только не получат должного признания, но и будут присвоены, их первенство будет оспорено и отодвинуто «профессионалами» (так и было как с его идеей космических полетов, приоритет которой он и потом А.Л. Чижевский пытались отстоять перед западными учеными, так и с изобретением аэродинамической установки и т. п.). Поэтому он вполне в соответствии со стандартами научного духовного производства старался с самых ранних своих изысканий публиковать их результаты и получать патенты на изобретения, выступать на академических научных конференциях и издавать за свой счет в самые тяжелые времена научные труды и некоторые научно-философские трактаты.

Эпоха кризиса требовала начать как бы все «с начала» (здесь «начало» и «конец» прямо сходятся по Хайдеггеру), в том числе и язык, на котором немота начала пытается заговорить (О. Розеншток-Хюсси и А. Платонов). Простота, «наивность» и первозданность языка и мышления задаются немотствующей эпохой «начала». И опять: не в этом ли поиске праязыка немотствующей эпохи лежит тайна «языка как дома бытия» Хайдеггера, тайна его мифопоэтической (мистической?) онтологии, мифологизация и демифологизация им языка заговорившей алетейи? Разве перед нами не тренд кризисной эпохи всеобщего опрощения? Разве не сюда мы должны отнести и «опрощение» Л.Н. Толстого, и языковые эксперименты советских модернистов, как и соцреалистов, в поэзии и прозе?

С «примитивизмом» и «наивностью» мышления русских космистов связана и другая его отличительная черта — проективность, которая проявляется не просто в их концептуальных построениях, но и в стилистке производства, построения тестов. Свои «философские» идеи они чаще высказывают в письмах и дневниках, набросках (В.И. Вернадский и К.Э. Циолковский), в рукописях, которые сознательно не публикуют («рано», по мысли Циолковского) или предоставляют публиковать другим, в их обработке (феномен «коллективного творчества» у Н.Ф. Федорова и В.А. Кожевникова). Перед нами по стилю именно «проекты»: «схемы», «письменные штрихи», «наброски», «детальки» без сконструированного «целого»… Они как бы верят, что другие («народ») допишут за них…

И ведь дописывают! В этом один из источников возникновения и живучести современного «неокосмизма», существующего на грани «паранауки» и «парафилософии», особенно в его интернет-версиях.

Можно сколь угодно иронизировать по поводу наивности и проективности стиля мышления русских космистов, их «утопизма» и «технократизма». Но разве в советской, «народной» цивилизации не реализовалась «утопическая» (на первый взгляд) идея Н.Ф. Федорова о том, что «все будут познавать природу», накапливать знания для «воскрешения отцов»? Тот факт, что советская система образования тотально готовила из «простых», крестьянских и рабочих ребят и девчат «ученых», через рабфаки — в университеты, и послужил предпосылкой нашего практического прорыва в космос. То, что многие из нас вышли «из народа», «дети семьи трудовой», сейчас такие «умные и образованные», разве нет в этом заслуги русских космистов с наивной проективностью стиля их мышления? Их проективной, научной и демократической установки на реализацию общедоступного знания и простого, популярного стиля мышления для всех людей, «ученых» и «неученых»? Как часто «устами младенца глаголет истина», так и в детской, начальной с точки зрения эпохи, наивности русских космистов были предопределены многие глубинные прозрения не только и не столько эпохи тоталитаризма, сколько ее все еще грядущего преодоления.